Он кивнул, сжал ей кисть, и Антонина умолкла. Слова словами и принципы принципами, но сейчас, через десять или пятнадцать минут…
Сделалось так жарко, что пришлось расстегнуть пальто. Выглядело это ненарочито — они как раз остановились перед решетчатой дверью подъезда.
Дом был хороший, буржуазный. Квартира хоть и на пятом этаже, в мансарде, но удобная и, что важно, с телефоном, а из окон открывался вид на зеленый скверик — для тесно застроенного Старого Города редкость. Это Старик распорядился, чтобы партийцев, у кого дети, расселяли как можно лучше. Сам он жил очень скромно. Грач, когда подбирал ему жилье, руководствовался не комфортом (знал, что Старику на это плевать), а соображениями безопасности. Посторонние проникнуть в подъезд не могли, по соседству жили свои и бдительно охраняли вождя, особенно в последнее время, когда начались приготовления к отъезду.
Наверх Антонина обычно поднималась в два приема, после третьего этажа делала передышку. Если была с Карлом, он терпеливо ждал, пока мать отдышится. Но сегодня и не заметила, как оказалась наверху. Загляделась на широкую спину Кожухова, который поднимался первым, легко и быстро шагая по ступенькам.
Очень удивился, когда она позвонила.
— Там кто-то есть?
— Сын. Ему еще нет девяти, но он у меня очень умный и взрослый. Мой маленький товарищ. Вы не беспокойтесь, он всё поймет.
Даже так?
Всё-таки революционерки — какой-то отдельный подвид женской особи. Если футурологи пишут правду, что женщины грядущих столетий будут похожи на нынешних социалисток и суфражисток, мужчин остается только пожалеть. Подумать только — девятилетний сын у нее товарищ, который «всё поймет», когда мамаша привела в дом случайного любовника!
Скоро бабы добьются избирательного права, потом, пожалуй, равенства в карьере — и, конечно, при своей аккуратности, трезвости, прилежании в два счета заткнут мужчин за пояс. Избавятся от домашних хлопот, детей отдадут в ясли, для родов приспособят какие-нибудь инкубаторы, а затем и мужчины окажутся не нужны. Запасут в рефрижераторах семени на тысячу лет вперед.
Вот чего опасаться надо, а не Карла Маркса.
— Кто это? — спросил из-за двери звонкий голосок.
Волжанка шепотом объяснила:
— Он чужому не откроет. А от своих пароль требует. — И громко. — Карл, это я!
— Пароль! — потребовал голосок.
— Винтовка.
— Штык. Открываю.
На Зеппа внимательно смотрел аккуратно причесанный неулыбчивый мальчик, одетый по-взрослому: длинные брюки, толстовка.
— Карл, — сказал он и протянул руку.
— Кожухов.
Рука была хоть и маленькая, но твердая.
— Тебя в честь Маркса назвали? — спросил Зепп, улыбаясь.
Черт знает, почему считается, что с детьми нужно разговаривать шутливо-снисходительным тоном.
— Вам это кажется смешным, товарищ Кожухов? — спросил малец, и улыбку пришлось убрать.
Ну и семейка. Мамаша — мужик в юбке и дитятя — пожилой карлик.
— Нам с товарищем Кожуховым нужно побыть вдвоем, — сказала Волжанка.
Теофельс ждал, что она как-нибудь это объяснит: секретный разговор, срочное дело или еще что-то. Но Волжанка больше ничего не прибавила.
Мальчик оглядел мужчину еще внимательней, вздохнул.
— Хорошо. Я пойду погуляю.
По-солдатски, не тратя лишних движений, переобулся, взял курточку и шапку.
— До свидания, товарищ Кожухов. Нина, я вернусь через два часа — мне нужно приготовить уроки.
И вышел.
— «Нина»? — озадаченно переспросил Зепп.
— Карл знает, что так меня зовут только близкие друзья. И тоже стал. — Она засмеялась тихим, счастливым смехом. — Говорит, что «мама» — это для малышни… У нас целых два часа.
Положила руки Зеппу на плечи, ярко блестящие глаза глядели сверху вниз.
Придется нелегко, подумал Теофельс, но солдат перед трудностями не пасует.
Эх. За родину, за кайзера вперед!
Он свирепо притянул женщину к себе.
ГРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
О странностях любви
На непривычную для себя тему, о странностях любви, размышлял Йозеф фон Теофельс, лежа на жесткой аскетической кровати и затягиваясь дешевым табаком. Товарищ Волжанка лежала рядом, тесно прижавшись, нежно водила пальцем по рубцу от пули и думала о чем-то своем. Обычно после постельных удовольствий на женщин нападает болтливость, им хочется говорить и слушать ласковые слова, но эта не приставала, молчала.
Загадочная штука — соитие (мысленно Зепп употребил другое слово, привычное и грубое). Никогда, даже при изрядном опыте, не угадаешь, какой окажется в этом деле баба. Роковая фам-фаталь может разочаровать, а скромница, серая мышка, проявит недюжинный талант. Вот ведь был уверен, что неуклюжая, мужеподобная большевичка будет не чувственней дубового комода. Чтоб войти в форму, активизировал обычный прием возбуждения — представил, что обнимает не малопривлекательную женщину, а сияющую Богиню Победы, на алтарь которой возлагает священную жертву. В трудных случаях вроде нынешнего действовало безотказно.
Но скинув свои безобразные одежды, товарищ Волжанка будто сбросила лягушачью кожу и обернулась — ну, принцессой не принцессой, однако весьма соблазнительной, смелой и одаренной партнершей. В какой-то момент даже пришлось себя осадить, напомнить, что это работа, а не удовольствие.
Может быть, и не стоит так уж опасаться грядущей победы феминизма?
Он искоса посмотрел на женщину, которая еще недавно казалась ему насквозь понятной — и удивила. Значит, не тоскливая марксистская начетчица? Не фанатичка?
Почувствовав его взгляд, Волжанка подняла голову. Ее зрачки были расширены, губы влажны. Кажется, без бабьего сюсю все-таки не обойдется. Ну-ка, что это будет? «Мне так хорошо». Или: «Тебе хорошо со мной?» Или: «Ты такой милый». Еще вариант: «У тебя стучит сердце». Ассортимент фраз заранее известен.
— Когда Старик попадет в Россию, всё встанет на свои места, — убежденно и страстно сказала Волжанка. — Бессмысленное брожение прекратится. Он направит энергию масс в правильное русло. Старик — это мощный ум и стальная воля. Он сразу видит, в чем слабость врага, и наносит концентрированный удар именно в эту точку. Любая болтовня, мелкая вражда самолюбий прекращается, когда он возглавляет организацию. Это настоящий природный вождь. Вы увидите, Россия станет социалистической уже в нынешнем году. Мы заключим мир с Германией, даже капитулируем — это еще лучше. Тогда немецкие солдаты окажутся среди нас, не опасаясь выстрелов. Они такие же рабочие и крестьяне. Они увидят, где правда! Германия и Австрия сбросят своих монархов, а потом пожар революции перекинется на остальную Европу! Старику тесно в России. Ему нужен весь мир. И ради этой великой цели, ради обновления человечества можно пойти на любые жертвы!
Должно быть, он не вполне совладал с лицом — Волжанка запнулась и сдвинула брови.
— Вы напряжены. Что-то не так? А, я знаю, что вас беспокоит. Вы боитесь, не помешает ли работе то, что между нами произошло? Не помешает. Видите, я даже не перешла на «ты».
Она отодвинулась, нахмурилась еще больше.
— Или дело в другом? Вам… не понравилось? Скажите прямо, я за честность в отношениях. Это тоже не помешает работе. Если я вам неприятна, то, что случилось, больше не повторится.
Все-таки без «Тебе хорошо со мной?» не обошлось. Но это черт с ним. Встревожило иное: второй раз за день прозвучало зловещее предсказание о том, что большевистская революция перекинется из России в Германию. Они все в этом абсолютно уверены! Возможно ли, что дисциплинированная, лучшая в мире армия нарушит присягу и под воздействием иностранной пропаганды обратит штыки против своих командиров?
Чушь. Как и бредни о социалистическом рае.
Почему ж тогда на душе кошки скребут?
— Вы мне очень приятны, — сказал он. — Так приятны, что я хотел бы продемонстрировать вам это еще раз, прямо сейчас…
Товарищ Волжанка издала несолидный звук — хихикнула. В это самое мгновение дверь спальни с грохотом распахнулась.
Сюрприз!
Зепп оттолкнул женщину, перекатился по кровати, упал на пол возле стула, на котором лежала одежда, выхватил свой «бульдог» и лишь потом развернулся. Всё это заняло максимум полсекунды, но это было слишком долго.
Тот, кто ворвался в комнату, уже держал Теофельса на мушке.
Товарищ Грач, собственной персоной. Всё в том же бушлате и картузе, но не рассеянно-небрежный, а пышащий гневом.
— Без нервов! — сказал он Зеппу. — Пока спустите предохранитель, я выстрелю… Ну, так-то лучше.
Это он сказал, когда майор отшвырнул револьвер в сторону. Грач был прав. Не имело смысла попусту нарываться на пулю.
Морща нос, большевик оглядел голого Зеппа и Волжанку, не торопившуюся прикрыться.
